Синодальный отдел по делам молодежи УПЦ

В один из четвергов в Ионинском монастыре можно было увидеть человека с проектором и цветными слайдами. Он увлекательно рассказывал об истории христианства и задавал непривычный для православных вопрос — есть ли Бог?

Этот человек — магистр богословия, психологии и социологии общения, философ, кандидат педагогических наук Олег Воскресенский. Олег Владиславович 13 лет назад эмигрировал со своей семьёй в США, но регулярно приезжает в Украину и Россию со своими лекциями.

Расскажите, пожалуйста, как так получилось, что Вы уехали в Америку? Что заставило Вас принять такое решение?

Для начала, я туда не уехал, а поехал учиться. Если бы мне тогда сказали, что я уехал в Америку, я бы спохватился и прибежал назад, и моя жена точно не поехала бы. Я еле-еле уговорил её поехать на год, по студенческой визе.

Почему решили учиться именно там?

Хотел я учиться где-нибудь, и поехал в русскую православную свято-троицкую семинарию на севере штата Нью-Йорк, в деревушке Джорданвилль, и меня туда приняли.

Странно, что Вы уехали из России учиться в русскую православную семинарию в Америке!

Впервые я поехал туда по гостевой визе к приятелю-журналисту в гости. И первый же человек, которого я встретил, его одноклассник — американский православный священник! Для меня это было неожиданностью — что за зверь такой? И я, естественно, начал выяснять, что такое это американское православие, и узнавать про него очень интересные и радостные вещи. Многие из них, тогда меня очаровавшие, подтвердились и оказались действительно положительной и привлекательной особенностью современной американской Православной Церкви.
Английский у меня был тогда на очень примитивном уровне, поэтому о поступлении в американскую Свято-Владимирскую православную семинарию речи не было, да и она довольно дорогая для человека, который пришёл с улицы. Если сюда посылают учиться, то тот, кто посылает, тот и оплачивает. Меня никто не посылал, но мне было очень интересно, и вот друг сказал, что есть такая Джорданвилльская русская семинария. Я поехал туда, и меня приняли. Я поступил, вернулся в Москву, сообщил об этом жене, а она ничего знать не хочет! Говорит, тут друзья, церковь, ребёнку 2 года… Но на один год я её всё-таки упросил, и мы поехали.
Со временем я стал лучше ориентироваться в американской духовной культуре и понял, что семинария, в которой я хочу учиться, не обязательно должна называться православной, она должна быть просто хорошей богословской школой, а уже в православную доктрину я включался непосредственно в церкви. Хотя в идеале было бы учиться именно в православной семинарии, но для меня это было исключено, поэтому я поступил в замечательную такую межконфессиональную семинарию в городе Сент-Поле, штат Миннесота. Когда-то её основали шведские баптисты, но она перестала быть и шведской, и баптисткой, а стала хорошей философской школой, где вместе со мной учились и православные, и протестанты, и по-моему, даже католики. Некоторые из православных на последний год учёбы переходили в Свято-Владимирскую семинарию и получали там диплом. Но я, к сожалению, не смог себе этого позволить и закончил ту, в которую изначально поступал. Вот такая история, как я оказался в Америке.

А после окончания учёбы решили уже не возвращаться?

Нет, когда я доучился, я решил, что ещё не всему научился. Изначально мы хотели вернуться через год, но это был как раз 1992-й. Наши родственники тут же замахали на нас руками, говоря, что мы с ума сошли и чтоб мы сидели там! А мы за тот год, пока жили по студенческой визе без права на работу (я заборы красил — любимое занятие Тома Сойера), отправили нашим друзьям на церковь, на дом инвалидов, на детский дом 5 или 6 контейнеров гуманитарной помощи. Собирали по церквям, упаковывали и отправляли. Я помню, приехал тогда в Москву, в церковь нашу прихожу, а там смотрю — знакомые комбинезончики, я их видел уже где-то. А мне говорят наши мамочки: «Это ж Вы нам упаковывали! Так что сидите там, не высовывайтесь. Всё нормально!» Поэтому я перешёл после года на трёхгодичную магистратуру.

Тоскуете по родине?

Конечно! Иначе я бы здесь не сидел с вами. Думаю, это можно назвать тоской по родине…

А как дети? Где их родина?

Детей мы воспитали двуязычными, но они русские. Русские американцы. Они сюда домой приезжают. Конечно, был у них такой период, как у всех детишек эмигрантов, когда они видят, как их родителям тяжело: акцент, незнание языка, постоянные глупые ситуации, в которые вляпываешься по непониманию. У детей появляется мысль, что они-то уже настоящие американцы, они таких ошибок не делают, таких глупостей не говорят. И они как бы изживают из себя этот эмигрантский комплекс. Многие семьи с этим соглашаются, но мы решили не соглашаться и растили наших детей двуязычными и двукультурными: русские книжки, дома только по-русски. Когда приезжала бабушка, они вынуждены были с ней только по-русски говорить — она же с ними целый день сидит, по-английски ничего не понимает.
Дети сначала сопротивлялись. Но вот мы с дочкой, когда ей было 13, приехали первый раз в Украину, и для неё это было такое открытие, что тут целая страна, и она её понимает! Она слышит язык и может ориентироваться. Мы приехали с группой американцев, и вдруг эти большие дяди и тёти, доктора, учителя и юристы полностью от неё зависят, она их водит по улице и рассказывает им что здесь и как. Для неё это была не какая-то дурь её родителей, которые мучили её 13 лет, а реальная страна, люди и культура, и, вернувшись назад из этой поездки, произошла большая перемена — дочка хотела, чтобы все знали, что она русская. А сын младше на 5 лет, он наблюдал за своей сестрой, поэтому он как-то более подготовлен был, но первая поездка в Россию в 10-11 лет тоже была как бы реализацией себя для него. Поэтому они себя знают и чувствуют как русские американцы, и вот эта двойственность не убавляет от одного и другого, а наоборот, дополняет.

Этой группе американцев, с которыми Вы приезжали, понравился Киев? Какие впечатления остались о столице?

Тем людям, с которыми я приезжал, он был уже интересен, они бы просто не приехали. Для них это было раскрытием какой-то исторической перспективы. Америка совсем не исторична, а тут есть возможность привезти их в место, которому 500,600,700 лет, и на этом месте происходили значимые события, которые отражаются в сегодняшнем дне: то есть мы сегодня живем так, потому что в Киеве 1000 лет назад произошло вот это событие, и вы стоите на этом месте. Всё время искать и находить вот эти точки соприкосновения — культурные, исторические, религиозные, духовные... В этом смысле Киев — бездна. Бездна информации, истории, культуры… Я его знаю, конечно, очень плохо, очень. Каждый раз приезжаю и заново что-то для себя открываю или вспоминаю.

Вы говорите, что Православная Церковь в Америке удивительна. Что в ней такого удивительного? И какое оно, американское православие?

Оно, как и всё в Америке, очень молодо. Автокефалию американская Церковь получила относительно недавно, у неё ещё не наработалось своих каких-то стереотипов , она всё ещё открыта, всё ещё учится и готова воспринимать лучшее и отрицать не самое лучшее из тех традиций православных, из которых она выросла: греческой, сербской, русской, украинской, грузинской, румынской, эфиопской… Все эти церкви присутствуют у нас в городе. Православных церквей у нас много. На два небольших городка с парой миллионов населения у нас 30 православных церквей. Русских две, украинских — 5. 

А в процентном соотношении, сколько православных людей?

Меньше 1%. Вместе с этим хочется оговориться, что в последние 20 лет православие в Америке является самой быстрорастущей христианской деноминацией. В основном оно растёт за счёт перехода из других деноминаций. Примерно это выглядело так. После 50-х годов в Америке резко возрастает рождаемость — так называемый беби-бум, и группа людей, рождённых в то время, — самая численная. В 70-е годы начинаются хиппи, вьетнамская война, разочарование и всё на свете: наркотики, ромашковое поколение и утверждение, что никакого Бога нет.
К концу 70-х годов люди с этим наигрались и в 80-х начали спохватываться: так ли это? что-то же должно быть? И начинаются массовые стадионные служения, когда собирались стадионы на десятки тысяч человек, и эти тысячи людей массово приходят к вере, обращаются прямо на стадионе. Происходит массовый приход в эти большущие протестантские, евангельские мега-церкви, которые растут и развиваются, богатые церкви по 20-30 человек на приход. 80-90-е годы — это их расцвет, массовое приумножение. В течении 10-15 лет люди росли в этих церквях, получали библейское образование(библию наизусть знали, цитировали), развивались церковные дисциплины, миссионерство, жертвование десятины, христианское образование для стариков и детей…
И вот эти люди к 90-м годам постепенно выросли и уперлись в потолок. А дальше что? Вот всё это у нас чудесно происходит, такое вот преображение, а дальше что? И люди начинают искать, потому что оказывается, что им начинает чего-то не хватать. Они хорошо знают Святое Писание и видят, что в Писании речь идёт о чуде, а в протестантских церквях чуда не наблюдается. Причастие у них называется хлебопреломление, которое есть воспоминанием о том Вечере. Вот они и вспоминают раз в месяц. Но почему-то это называется таинством. Что же в нём таинственного? Где мистерия, где чудо? Почему в Писании это называется чудом, а у нас это просто воспоминание? Надо у кого-то спросить, а у кого спросить? У пастора. Но пастор моложе меня в большинстве случаев, у него опыт небольшой или нет никакого вообще. Образование? Я пошёл тоже закончил семинарию или академию, но там ничего нет. А где есть?
И тут люди начинают вспоминать, что, может, они не первые? Может ещё до них кто-то был? И второе, чего людям на этом этапе духовного взросления начинает не хватать — это истории прошлого. Они начинают обращаться к исторической Церкви, а Православную Церковь именно называют и воспринимают как историческую — the historical church, в отличие от contemporary church — современной протестантской церкви, которой около 500 лет. И вот это в частности начинает привлекать многих протестантов в православии.
Протестанты приходят в Православную Церковь прекрасно библейски и богословски подкованные, воспитанные, организованные, жертвенные, и вместе с тем, это люди, осознающие себя в Церкви. То есть церковь — это я, а не священник, не епископ, не какое-то звание церковное. Церковь — это я, точнее, мы, конечно. Церковь — это собрание верующих во имя Господне.

А стало быть, отношения между членами Церкви не только вертикальное: священники, диаконы и потом только прихожане. Нет. Есть Церковь, и есть роли, которые прививал Господь различным членам Церкви. У священника своя особая роль, и у регента особая роль, у учителя воскресной школы, и у казначея — свои особые роли, в которые священник не вмешивается. Они делают своё дело, а священник совершает таинство. Единственная роль, которая уникальна для священства — совершение таинства, а всё остальное могут делать миряне, и они освобождают священство от всех остальных, не касающихся его уникальной функции, ролей. Церковь становится иной, чем русская славянская Православная Церковь.
Это многих американцев привлекает — что есть возможность реализации себя, своих даров, своих призваний, и это подкреплено опытом Церкви, потому что в истории Церкви мы находим множество примеров именно такой организации. Вот эта особенность американской Православной Церкви мне кажется живительной и привлекательной, и за счёт этого она и является самой быстрорастущей.
Как-то мы говорили с одним иеромонахом, отцом Григорием, о протестантских и православных церквях, в Америке в частности, и он говорил, что протестантская Церковь — это promotion church — то есть провозглашающая, продвигающая, а православная — attraction church, то есть привлекающая Церковь, зазывающая. Говорил, что мы должны «всасывать» людей из мира, привлекать, чтобы им хотелось к нам прийти и у нас остаться. Он не имел в виду, что одна Церковь лучше, а другая хуже, просто у разных церковных традиций есть свои особенности, и та, и другая важна. Например, стадионы Православная Церковь собирать не могла и не должна была, в 50-е годы это была функция евангельской Церкви, и она её с честью выполнила. Теперь наша роль в том, чтобы этих людей, уже пришедших к вере, вырастить духовно, дать им возможность расти дальше в познании Божьем и прославлении Его. В этом контексте я вспоминаю отца Джонатана, который говорил: «У меня никогда язык не повернётся сказать ничего дурного о баптистах, потому что они за меня выполнили самую тяжёлую работу. Они этих людей уже привели к Богу, они уже помогли им выбраться из духовных и нравственных помоек, воспитали, образовали, и теперь эти люди пришли ко мне, и мне досталось самое приятное — славить вместе с ними Бога». Поэтому другие конфессии, деноминации и традиции — это не секты, которые надо гнобить и гонять, а это наши братья и сёстры, которые делают всё, что в их силах, там, где мы не делаем. И вот эта гораздо большая открытость, готовность к сотрудничеству разных церковных традиций, не враждебность, а готовность учиться друг у друга, помогать друг другу — это всё очень привлекательно в американском православии.

Беседовала Татьяна Черникова

Продолжение следует