Синодальный отдел по делам молодежи УПЦ

По теории импринтинга, всякое живое существо — хоть человек, хоть утёнок — жизненно важные для себя образы и сценарии неосознанно получает в детстве от окружающих его взрослых. До определённого возраста мы учимся у родителей всему — старательно копируя, сперва, как держать ложку и вплоть до интонаций голоса, когда, уже подросшие, хотим отстоять свою правоту.

Любая семья может стать «школой супергероев». Но как пригодится христианину опыт нецерковных взрослых и что делать, если этот опыт вообще оказался негативным или травмирующим, знает тот, чьё детство прошло в казармах, но оставило самые светлые воспоминания.

***

Я не помню, чтобы отец вёл со мной какие‑то разговоры, давал наставления или проводил какие‑либо занятия. Конечно, он учил меня всему, что должен уметь мальчик — плавать, разбираться в электрике, мастерить. Но системной педагогической работы со мной не вёл. Мне было вполне достаточно знать, что он — военный, несёт свою службу достойно и для меня во всём является примером для подражания.

В те времена военные находились в особенном почёте. Показательно, что даже в детсадовских разборках это находило отражение. «У меня папа на машине работает, он приедет и всех задавит», — угрожал один. «А мой папа — милиционер. Придёт и всех в тюрьму посадит», — отвечал другой. На что я выдавал самый весомый аргумент: «У меня папа — военный, он вас всех перестреляет». Так вот сын офицера с детства ощущал преимущество.

Однако и помимо всенародного почитания я всегда в хорошем смысле слова гордился отцом. Он был человеком без всякой двуличности. Без того, что на службе он один, а дома другой. И службу нёс не как повинность, а как самое настоящее служение.

Многие ведь ходят на работу, как в песне раннего «Круиза» поётся: «Каждый день в этот час, даже если неохота, я готов петь для вас, что поделаешь — работа». Моему отцу явно нравилась его работа. Было видно, что он изо всех сил стремился быть лучшим, но не из тщеславных или карьерных побуждений, а искренне считая, что раз ты служишь Родине, своему народу, то служить надо по максимуму. В те времена существовала установка, что начальник должен быть образцом для подчинённых. Однако отец поступал так не только оттого, что устав предписывал, но потому, что понимал: если он будет расхлябанным, то и подчинённые станут такими же. Если же он будет собранным, то и с них спрос тот же.

Его любовь к армии проявлялась даже во внешних атрибутах. Например, военную форму он всегда шил в мастерских индивидуального пошива. Хотя всё можно было получать в виде государственного довольствия — стандартные китель, брюки, гимнастёрку, однако от фуражки до сапог отец заказывал всё только индивидуально. Чтобы сидело ровно и по фигуре.

На различных военных соревнованиях батальон или рота, которыми он командовал, всегда занимали призовые места. Он сам много занимался спортом, неоднократно побеждал в кроссах. Следил за своей физической подготовкой, и не просто ради ЗОЖа, как сейчас модно, но исключительно из военных соображений. В том смысле, что если нужно сделать с солдатами марш-бросок, то бежать нужно вместе с ними наравне.

Надо сказать, что часть у него была особенная. Сейчас, наверное, мало кто знает, каково назначение войск гражданской обороны, но в те времена они считались одними из самых востребованных. По военной доктрине той эпохи, в их задачу входила ликвидация последствий применения ОМП — оружия массового поражения (химического, бактериологического, ядерного). Тогда, как мы помним, велась гонка вооружений, многие страны наращивали ядерный потенциал. Причём готовились именно к ядерной войне, вследствие чего на первый план выступили ракетчики — те, кто наносил первый (или ответный) удар, и те, кто затем расхлёбывал последствия стрельбы ракетчиков, — то есть войска гражданской обороны.

Части ГО всегда базировались в крупных городах, поскольку считалось, что удар будет совершён по населённым пунктам, где сосредоточены стратегические предприятия, разрушение которых повлечёт за собой заражение местности различными вредными веществами.

Всё тщательно и глубоко изучалось, существовала специальная техника, чтобы минимизировать урон, костюмы химзащиты. Не зря впоследствии на этой же базе разместились новосозданные подразделения МЧС, взявшие на себя функцию защиты населения. Ну и, конечно же, когда произошла Чернобыльская катастрофа, полк гражданской обороны первым подняли по тревоге, и он одним из первых вступил в борьбу с последствиями аварии на АЭС.

***
В детстве я часто ночевал у отца в части. Причём спал в казарме, на солдатской койке, а не в других, быть может, более комфортных помещениях. И никогда при этом не видел неуставных отношений, дедовщины. Всегда в расположении находились офицеры, всё было строго под контролем.

Наоборот, я видел вокруг необыкновенных, мужественных людей. Так, здесь же располагалось подразделение по обезвреживанию боеприпасов, оставшихся со времён Великой Отечественной войны. Мы все слышали расхожее выражение «эхо войны» — когда на строительстве, или в лесу, или ещё где‑нибудь находили неразорвавшиеся бомбы, снаряды, а то и склады боеприпасов. Для ликвидации подобных находок и выезжали герои-специалисты из этого подразделения. Люди, которые постоянно смотрели в лицо смерти, настоящие профессионалы.

Там же базировалась и рота почётного караула с оркестром. То есть полк был действительно элитный, столичный. И отец, конечно же, соответствовал. Ни про него, ни про его сослуживцев не поворачивался язык сказать, что «у военных одна извилина и та от фуражки». Офицеры жили насыщенной и весёлой жизнью, часто собирались, общались, обсуждали книги, фильмы.

Для меня же лучшим времяпровождением являлось общение с солдатами. Отцу я старался не мешать, а 18–19‑летние «срочники», замечательные, хорошие ребята, сами ещё пацаны, охотно со мной возились. Конечно, и я не отставал и всячески старался им пригодиться.

Каюсь, был с моей стороны такой грех — случай подлога государственных документов, хотя и без злого умысла. У нас дома хранилась стопка увольнительных — листочки размером с ладошку с печатью полка, на которых типографским способом напечатано, что такому‑то военнослужащему разрешается выход в город на такое‑то время. Без этого документа покидать воинскую часть категорически запрещалось. Так вот, помню, я несколько увольнительных у отца стащил и подарил друзьям-солдатам, которые таким подарком остались страшно довольны.

Но самым запоминающимся событием становились для меня выезды в летние лагеря.

Надо сказать, что в других родах войск — танковых, допустим, или авиационных — существовала необходимость постоянно держать большой контингент. Там всё время задействована техника, проходили крупные учения, тогда как в подразделениях гражданской обороны содержалась лишь небольшая часть с полным комплектом командного состава, а солдат оставалось совсем немного. Просто в случае применения или угрозы применения ОМП из запаса призывались те, кто уже отслужил в этих войсках раньше, и полки мгновенно становились полноразмерными, готовыми выполнять любые задачи.

Чтобы военнослужащие, уволенные в запас, не теряли квалификацию, с определённой периодичностью их призывали на месяц на военные сборы. Под Киевом, в Конче-Заспе, базировался лагерь, где в палатках жили те, кого на жаргоне полка называли «партизанами». И действительно, если военнослужащие срочной службы выглядели коротко стриженными, поджарыми от постоянных тренировок и муштры, то в лагерь приезжали взрослые дядьки за тридцать, пузатенькие, со штатскими причёсками. Все они имели гражданские профессии, но по требованию прибывали таким вот «партизанским» отрядом, чтобы восстановить полученные ранее на службе знания и навыки.

Сборы проводились зимой и летом, но летние я любил особенно. На территории лагеря (сейчас там размещён учебно-спасательный центр МЧС) был выстроен так называемый инженерный городок — большая огороженная территория, на которой располагались двух- или трёхэтажные постройки из бетонных блоков. Какие‑то из них изображали жилые дома, другие — производственные помещения. Даже имелись списанные громоздкие станки непонятного для меня назначения, а там, где предположительно размещалось химическое производство, установили баки и трубы. Именно здесь военные отрабатывали различные случаи, которые могли возникнуть при стихийных бедствиях или, как я уже говорил, применении ОМП.

Время от времени кроме обычных тренировок проводились соревнования республиканского масштаба. Приезжали представители других подразделений гражданской обороны, прибывало высокое начальство, для которого возводили специальные трибуны. А участники из разных городов состязались, кто быстрее и правильнее всё сделает.

И особенно интересно это было мне, 10‑летнему пацану. Сколько лет прошло, а я до сих пор в красках всё помню. Как стены в условном городе обмазывались напалмом — вязким, загущённым до студнеобразного состояния горючим, которое хорошо липнет к поверхностям. Когда его поджигали, оно горело долгим и жарким пламенем. Здания в огне, между ними снуют санитары с носилками, выносят условно раненых и колют им условные лекарства. Тут же гоняют пожарные и другие специальные машины. Военные в защитных костюмах разгребают условные завалы, чтобы спасти тех, кто мог оказаться под руинами…

Случались и курьёзные случаи, даже трагикомические. Так, во время одного из соревнований была поставлена задача эвакуировать людей из подземного бомбоубежища. По легенде задания, выход заблокирован рухнувшим зданием, кислорода осталось мало, тяжёлой техники под рукой нет и расчистить завал необходимо путём направленного взрыва.

Только представьте, какая радость пацану — увидеть настоящий взрыв! Очень ярко я запомнил, как привезли взрывчатку в виде большого цилиндра диаметром сантиметров сорок и двуручной пилой отпиливали от него необходимый кусок. Меня это поразило — как это, пилой пилить взрывчатку? (Тогда ещё я не знал, что для того, чтобы она взорвалась, нужна детонация от другого, менее сильного взрыва.)

Когда необходимый кусок был отпилен, его заложили под наваленные сверху бетонные блоки, просчитали направление ударной волны. Все отошли на безопасное расстояние. Бабах! — Страшный взрыв, пыль, дым. Когда же подошли посмотреть, выяснилось, что взрыв не только разнёс в стороны наваленные огромные плиты, но и стены бомбоубежища сложились внутрь, похоронив таким образом под собой условных людей, которые, по легенде, находились внутри, ожидая спасения.

Не помню, чем закончилась эта история для участников соревнований, но в моей детской памяти она запечатлелась как большое и весёлое приключение.

***
Таким образом, хотя отец никаких наставлений мне не давал и целенаправленного обучения не вёл, он всегда оставался для меня примером, обладая качествами настоящего офицера: собранностью, спокойствием, чёткостью, исполнительностью. Всё это однозначно повлияло на мой характер. И когда я пришёл в монастырь, система которого немало чем напоминает армейскую, то имел уже необходимую подготовку.

Надо сказать, что в отношении педагогики всем занималась моя мама. Она учила меня читать, писать, что такое хорошо и что такое плохо. Но всегда рядом невидимо стоял высочайший авторитет отца — каким он был для мамы, любящей жены, и для меня. На него хотелось равняться. И самое главное — когда мама учила, как надо поступать, само собой подразумевалось, что нужно быть таким, как отец. Думаю, если и есть во мне что хорошее, то благодаря именно этой системе воспитания.

Но я, наверное, счастливый человек. Потому что неоднократно от разных людей приходилось слышать: «Вот, мол, мне психолог сказал, что у меня такое‑то отрицательное свойство характера или такие‑то особенности поведения из‑за того, что в детстве родители нанесли мне такую‑то психотравму». Или недолюбили, или перелюбили; или с детской ревностью это связано, или с родительской, или ещё с чем‑нибудь.

Я же не помню ни одной детской психотравмы. Понятно, что возникали шероховатости и в моих отношениях с родителями, и в их отношениях между собой. Как в любой семье, случались конфликты, недопонимания. Но ссоры всегда заканчивались миром, никогда не длились долго. Любой конфликт исчерпывался и становился якоже не бывшим. Во всём родители проявляли мудрость, любовь, терпение. Несмотря на то, что тогда они ещё не были воцерковлёнными, но как теперь понимаю, вели себя глубоко по‑христиански. Маминой мягкостью и дипломатичностью, отцовской твёрдостью они умели так всё сгладить, что ни одного неприятного воспоминания, ни одной занозинки с детства у меня не осталось.

Тем не менее родители бывают разные, и действительно возможны какие‑то проявления грубости, непонимания, жёсткости. Но даже если так, если отношения не были идеальными — в чём‑то папе с мамой не хватило такта или мудрости, всё‑таки такта и мудрости должно хватить нам. Это мы должны поступить не как ветхозаветный Хам, а как другие сыновья Ноя. Когда они увидели, что отец их выпил вина и лежит обнажённый, то подошли и покрыли его наготу. Но нашёлся и такой сын, который стал насмехаться и всем рассказывать о неподобающем виде отца.

И наша задача — покрыть «наготу» родителей любовью, если мы, конечно, христиане. Даже имея какую‑то неприязнь, обиды, осуждение, которое, возможно, длится годами, ради Христа эту занозу из сердца нужно выдернуть. Если мы ради Христа простим родителей, то и Христос простит нас за те вещи, которыми мы Ему досадили, которыми Его расстроили. Обязательно Господь нас помилует, если мы помилуем наших родителей. А любая рана, когда зарастает новой здоровой кожей, перестаёт быть раной. После неё может остаться еле заметный шрамик, о котором вспомнишь разве что если случайно увидишь. Но когда всё время происходит нагноение, она будет постоянно напоминать о себе, будет мучить, не даст о себе забыть. Поэтому важно любую обиду на близкого человека максимально нивелировать любовью и прикрыть расположением к нему.

Архиепископ Обуховский Иона
Источник