Синодальный отдел по делам молодежи УПЦ

Жертва, тиран и спасатель прекрасно уживаются вместе где угодно: будь то дом, семья или душа человека. Нередко эти три ипостаси притворяются христианскими добродетелями: смирением, торжеством справедливости и добротой. Тем не менее нужно уметь отличать доброту от желания угодить или облагодетельствовать, смирение от малодушия и мнимой вины, праведный и справедливый гнев от злости и жажды власти

Игра в добродетели имеет свои правила, ходы и выигрыши. Партнеры подыскиваются неслучайно. И если изо дня в день, из года в год, человек бегает по кругу наступая на одни и те же грабли, то впору задуматься, что за сюжет у игры и какие выгоды она приносит.

Что наша жизнь? Игра!

Впервые об играх и сценариях заговорил наш современник психолог Эрик Берн в своей книге «Игры, в которые играют люди». Книга обнажает то, что мы привычно день за днем делаем и не замечаем. Игры, как правило, хорошо усвоены нами с детства и воплощаются в жизни несознательно, по привычке. «По большей части жить в обществе – значит играть в игры… Помимо выполнения социальных функций и упорядочивания времени, некоторым игры крайне необходимы для поддержания здоровья. У этих людей психика настолько нестабильна, а жизненная позиция настолько слаба, что, лишив их игр, вы можете довести их до глубокого отчаяния и даже психоза… Это часто наблюдается в супружеских играх, когда улучшение психического состояния одного супруга (и как следствие – его отказ от деструктивных игр) ведет к быстрому ухудшению состояния другого, которому игры давали проживать равновесие».

Истинная близость это результат душевного труда и немалых усилий. Игра это уход от подлинной близости и возможности быть собой в отношениях с другим, это имитация близости, а потому стоит обратить внимание на свой способ взаимодействия с другими и распознать возможную игру. Свои провалы и повторяющиеся сюжеты мы привычно списываем на трудность характеров и судеб, на наследственность или на то, что так устроены «наши непростые отношения». Увидеть ходы, выгоды, ущерб и все то что несет игра – может быть первым шагом на пути выхода из нее.

В игры с их ощутимым ущербом для человека и отношений трудно поверить – ведь все мы хотим счастья, хотим быть собой и желаем добра тем, кого любим. Но увы, порой больше чем счастья человек хочет избежать тревоги и неопределенности жизни. Игра же помогает создать ощущение упорядоченности и алгоритма когда ясно, что за чем следует и как нужно себя вести. Так было с героями романа «Село Степанчиково и его обитатели». Федор Михайлович Достоевский переселил героев пьесы Мольера «Тартюф» во времена более близкие нашим, превратил пьесу в роман и снабдил деталями и описаниями, создав характеры узнаваемые и поныне.

Все в твоих руках!

Итак, в село едет Сергей, племянник Егора Ильича. Едет по важному делу: по велению дяди он должен срочно свататься к гувернантке дядиных детей. Эту девушку дядя любит сам, но планирует свататься к другой, чтобы доказать, что в гувернантку не влюблен и таким образом оставить ее у себя дома. Зачем такие странные многоходовки? Дело в том, что когда человек не действует по своей сознательной воле, он вынужден реагировать отвечая на импульсы, желания и запросы других. В селе Степанчиково все живут подчиняясь власти тирана Фомы Фомича, взявшего все в свои руки. Именно он теперь распоряжается экономикой, хозяйством, воспитанием, образованием, судьбами домочадцев и всем, на что хватает его нездоровой фантазии.

Кто же такой Фома Фомич? Можно подумать, что речь идет о каком-то важном лице. В действительности репутация его и сама его личность весьма сомнительны. «Откуда он взялся – покрыто мраком неизвестности… Не было унижения, которого бы он не перенес из-за куска генеральского хлеба. Правда, впоследствии, по смерти генерала, сам Фома совершенно неожиданно сделался вдруг важным и чрезвычайным лицом». Мать Егора Ильича, вдова, выходит замуж за тирана генерала. Тот без конца и края унижает свою жену, делая сущим адом жизнь всех вокруг. Однажды, когда генерал был уже слишком стар и болен, к нему на службу явился Фома Фомич. Вскоре генерал помер, Егор Ильич забрал к себе мать генеральшу, а вместе с ней Фому Фомича и всех приживалок.

Фома быстро увидев и смекнув, что за человек перед ним, и в каком чувстве «неоплатного долга» он живет перед своей выживающей из ума матери, понял как нужно действовать. «Начали с того, что тотчас же доказали дяде, что он груб, нетерпелив, невежественен и, главное, эгоист в высочайшей степени… Убедили дядю и в том, что Фома ниспослан ему самим богом для спасения души его и для усмирения его необузданных страстей, что он горд, тщеславится своим богатством и способен попрекнуть Фому Фомича куском хлеба. Бедный дядя очень скоро уверовал в глубину своего падения, готов был рвать на себе волосы, просить прощения…».

Выходя на охоту никогда не знаешь убьешь или будешь убит, а потому жертва и тиран участвуя в одной игре, лишь устанавливают очередность, сменяя друг друга. Треугольник одна из самых устойчивых фигур, а потому жертве и тирану не обойтись без спасателя. Не всегда это бывает третий человек, куда чаще спасателем становятся попеременно то жертва то преследователь. Таким образом, двое, могут бегать друг за другом сменяя роли, как собака бегает за своим хвостом, одновременно и преследуя и убегая от самой себя. В жизни участвовать в дуэте могут супруги, родитель и ребенок, друзья, возлюбленные, начальник и подчиненный, коротко говоря – те, чьи ходы в игре совпадают и приносят максимум выгод. Чтобы не схематизировать попробуем разобраться, что происходит между этими двумя и на чем держится крепкий «как любовь» союз Егора Ильича (дяди) и Фомы Фомича?

Идеальный мир

«Это был ребенок в сорок лет, экспансивный в высшей степени, всегда веселый, предполагавший всех ангелами, обвинявший себя в чужих недостатках и преувеличивавшийдобрые качества других до крайности, даже предполагавший их там, где их и быть не могло. Это был один из тех благороднейших и целомудренных сердцем людей, которые даже стыдятся предположить в другом человеке дурное, торопливо наряжают своих ближних во все добродетели, радуются чужому успеху, живут, таким образом постоянно в идеальном мире, а при неудачах прежде всего обвиняют самих себя. Жертвовать собою интересам других – их призвание. Иной бы назвал его и малодушным, и бесхарактерным, и слабым. Конечно, он был слаб и даже уж слишком мягок характером, но не от недостатка твердости, а из боязни оскорбить, поступить жестоко, из излишнего уважения к другим и к человеку вообще. Впрочем, бесхарактерен и малодушен он был единственно, когда дело шло о его собственных выгодах, которыми он пренебрегал в высочайшей степени, за что всю жизнь подвергался насмешкам, и даже нередко от тех, для которых жертвовал этими выгодами. Впрочем, он никогда не верил, чтоб у него были враги; они однако ж, у него бывали, но он их как-то не замечал». Егор Ильич предстает перед нами большим ребенком, добрым и безотказным, живущим в своем идеальном мире, где нет врагов. Ошибочно можно принять его инфантильность за евангельское «будьте как дети», его хорошесть за доброту, безответственность за кротость, отсутствие своих интересов за смирение. В жизни обычно так и бывает: одному выгодно создавать свой образ добродетельного христианина, другому этот образ выгоден для использования в свои целях.

Для того, чтобы лучше разобраться в характерах романа, мы обратимся к труду философа Ивана Ильина «О сопротивлении злу силой». «У людей слабых духом есть потребность идеализировать то, что они делают, и закрывать себе глаза на несовершенные или слабые стороны своего поступка, своей деятельности, своего общего душевного уклада. Это естественно и понятно, ибо нужен зрелый духовный характер и нужна сила воли для того, чтобы при наличности живой совести делать сознательно и усердно то, что она не признает совершенным, судить себя за это и все-таки утверждать свою деятельность как необходимую, продолжать ее и не колебаться в чувстве собственного духовного достоинства».

Человека совестливого, но слабого, спасает от необходимости быть сильным упрощенная идея о том, что поскольку мир создан Богом, то все в нем прекрасно и все люди прекрасны, так как есть образ Божий. В таком случае, если встречаешься с подлостью, жестокостью или глупостью других людей, достаточно сказать себе«это я виноват» и не сопротивляться злу. И совесть спокойна, и отпор давать не нужно, и чувство благородства от осознания собственной виновности переполняет. Пожизненная виновность таит в себе большую опасность. Когда человек думает, что он виноват во всем, даже в грехах других людей это дает ощущение власти: ведь если во всемвиноват я, то и исправитьвсемогу я.Это замаскированная под образ святости мания величия.

По-настоящему ответственный человек знает меру своей причастности и вины, готов с этим иметь дело, но также готов принять и ограниченность своих возможностей. Человек же играющий во взрослого и ответственного, проживает две крайности: я во всем виноват (все могу исправить) и я ни в чем не виноват (ничего не могу сделать). Основной выигрыш в игре«во всем виноватого» – избегание реальной своей ответственности и возможность уклониться от решений и поступков.

Из-за страха быть ответственным, человек рисует искаженную картину мира в которой не различает добро и зло, а следовательно разрешает себе не сопротивляться злу. Такой взрослый ребенок надеется, что он и есть причина всего, но и в самом себе он не ведет настоящей борьбы, так как пребывает в самообмане и предмета борьбы попросту не знает. Его внутренняя жизнь наполняется невротическим, бесплодным самокопанием. «Шуму и крику в доме он боялся как огня и тотчас же всем уступал и всему подчинялся… Нечего и говорить, что он готов был подчиниться всякому благородному влиянию. Мало того, ловкий подлец мог совершенно им овладеть и даже сманить на дурное дело, разумеется, замаскировав это дурное дело в благородное. Дядя чрезвычайно легко вверялся другим и в этом случае был далеко не без ошибок. Когда же, после многих страданий, он решался наконец увериться, что обманувший его человек бесчестен, то прежде всех обвинял себя, а нередко и одного себя». По словам Ивана Ильина, отсутствие сопротивления злу означает «приятие зла: допущение его в себя и предоставление ему свободы, объема и власти. Если бы при таких условиях восстание зла произошло, а несопротивление продолжалось, то это означало бы подчинение ему, самопредание ему, участие в нем и, наконец, превращение себя в его орудие, в его орган, в его рассадник, наслаждение им и поглощение им». Поистине сон разума рождает чудовищ. Вырастить тирана рядом с собой довольно просто, стоит только перестать различать добро и зло и не называть вещи своими именами.

Жал(к)ость

Трезвый взгляд на Фому Фомича однозначен: «Представьте же себе человечка, самого ничтожного, самого малодушного, выкидыша из общества, никому не нужного, совершенно бесполезного, совершенно гаденького, но необъятно самолюбивого и вдобавок не одаренного решительно ничем, чем бы мог он хоть сколько-нибудь оправдать свое болезненно раздраженное самолюбие. Предупреждаю заранее: Фома Фомич есть олицетворение самолюбия самого безграничного, но вместе с тем самолюбия особенного, именно: случающегося при самом полном ничтожестве, и, как обыкновенно бывает в таком случае, самолюбия оскорбленного, подавленного тяжкими прежними неудачами, загноившегося давно-давно и с тех пор выдавливающего из себя зависть и яд при каждой встрече, при каждой чужой удаче. Нечего и говорить, что все это приправлено самою безобразною обидчивостью, самою сумасшедшею мнительностью. Может быть, спросят: откуда берется такое самолюбие? Как зарождается оно, при таком полном ничтожестве, в таких жалких людях, которые, уже по социальному положению своему, обязаны знать свое место? Как отвечать на этот вопрос?… Кто знает, может быть, это безобразно вырастающее самолюбие есть только ложное, первоначально извращенное чувство собственного достоинства, оскорбленного в первый раз еще, может, в детстве гнетом, бедностью, грязью…». Можно было бы поставить под сомнение эти слова если бы на читателя не сыпались ситуации демонстрирующие крайнее самодурство иэто самое болезненное самолюбие. Например, Фома требует отменить именины Илюши, восьмилетнего сына дяди, обижаясь что по календарю Ильин день, а значит ему, Фоме, не будет никакого внимания. Он придумывает, что завтра вместо Ильина дня, будет день его рождения, даром что он был несколько месяцев назад. Абсурд? Да. Но наш «добрый» дядя, готов на это: лишить сына праздника, лишь бы угодить Фоме. Или вот еще: Фома, некогда генеральский шут и приживальщик захотел стать сам генералом, а потому требует чтобы дядя обращался к нему должным образом «ваше превосходительство».«- А я теперь требую, полковник, настаиваю и требую! Я вижу, как вам тяжело это, потому-то и требую. Эта жертва с вашей стороны будет первым шагом вашего подвига, потому что — не забудьте это — вы должны сделать целый ряд подвигов, чтоб сравняться со мною; вы должны пересилить самого себя, и тогда только я уверую в вашу искренность…

— Завтра же скажу тебе, Фома, «ваше превосходительство»!».

Сережу, своего любимого племянника, дядя прячет от Фомы во флигеле: Фома обижен, что другие могут быть интереснее и умнее. Он соревнуется и конкурирует с детьми, стариками, слугами, хозяином дома и со всеми, кто попадает в его поле зрения.

Что же движет дядей кроме нежелания видеть зло в других и попыток изо всех сил сохранить свой идеальный мирок?

«Образ Фомы, образованного и несчастного, в шутах у капризного и жестокого барина, надрывал благородное сердце дяди сожалением и негодованием. Все странности Фомы, все неблагородные его выходки дядя тотчас же приписывал его прежним страданиям, его унижению, его озлоблению… он тотчас же решил в нежной и благородной душе своей, что с страдальца нельзя и спрашивать как с обыкновенного человека; что не только надо прощать ему, но сверх того, надо кротостью уврачевать его раны, восстановить его, примирить его с человечеством. Задав себе эту цель, он воспламенился до крайности и уже совсем потерял способность хоть как-нибудь заметить, что новый друг его – сластолюбивая, капризная тварь, эгоист, лентяй и лежебок – и больше ничего». Дядя оправдывает Фому каждый раз вдохновленный своей сверх идеей примирить Фому с человечеством и что «может быть из него выйдет натура особенная»

Сентиментальная жалость дяди, отличная почва для спасательства.Спасательствопорождает и питает жертв, которые вырастают в тиранов. Чем отличается оно от настоящего помощи и поддержки? Спасательство таит в себе замах на всемогущество, и не признает свою уязвимость и ограниченность своих сил. Истинная помощь человеку всегда знает ограниченность и предел своих возможностей. Спасатель ставит себя на пьедестал, на место бога, покровительствует и уберегает другого человека от реальности, от последствий совершенных им поступков, от встречи с настоящей жизнью. Для настоящей помощи необходимо отказаться от желания покровительства и влияния на другого своим великим прощением и пониманием. Настоящая помощь не скрывает от другого происходящего и ответственности за свои поступки, но скорее помогает встретиться с ними лицом к лицу протягивая руку помощи, плечо на которое можно опереться, а не шею на которую хочется залезть. Жалость дяди, или по Ильину «сентиментальная любовь, проистекающая из слабости и имеющая значение соблазна» не имеет ничего общего с истинной любовью, с состраданием, с желанием помочь. «Беспредметная и безвольная чувствительность – чрезвычайно легко, быстро и остро отвечает на всякую человеческую неудовлетворенность, на всякое чужое страдание; она им ранится,содрогается, ужасается и начинает безвольно мечтать о его устранении, о его прекращении, о его конце… Все моральное достижение сводится для него к насыщению души жалостливым состраданием. И в результате этого все понимание человека, добра и зла становится мелким, плоским и бездуховным».

Еще одно отличие спасательства – «спасаемый» не просит помощи. Таким образом «спасатель» самовольно причиняет добро другим. Если вдумчиво читать Евангелие то можно обнаружить, что Христос исцеляет и помогает тем, кто Его об этом просит. Важно, чтобы в человеке проявилось то самое стремящееся к свету и здоровью и тогда Спаситель идет на помощь и делает возможное для человека, ровно столько, сколько тот готов вместить в себя. Все случаи исцелений и чудес начинались с просьб страждущих. Ни разу мы не видим «причинения добра» лишь потому, что Христу стало жалко и захотелось спасти и «примирить с человечеством» некую «особенную натуру». Распятые по обе стороны от Иисуса разбойники не идут в рай лишь потому, что Ему их жаль. Он берет с собой в рай того из них, который просит об этом. Это и отличает христианство от его слащавой подделки. Господь хочет всем нам спасения, но, тем не менее, ждет нашего свободного изволения и первого шага к Нему. В этом Его уважение и любовь к нам и нашей свободе.

Выгода жалости для обоих очевидна: один пребывает в иллюзии благородства своей души, другой получает право думать, что заслуживает жалости и служения себе. Он утверждается, что весь мир у него в должниках, в то время как безвольный и сентиментальный человек, пытается и дальше решать проблемы «страждущего». Так замыкается круг.

Всепрощение

Итак, дядя спасает Фому исключительно руководствуясь своим желанием, беря на себя по гордости функции божества. «В самом деле, кто дал мне право «прощать» от себя злодеям, творящим поругание святыни, или злодейское соблазнение малолетних, или гибель родины? И каков может быть смысл этого мнимого прощения? Что означает оно? Что «я» их не осуждаю и не обвиняю? Но кто же поставил меня столь милостивым судьей?.. Или, может быть, это «прощение» означает, что я воздерживаюсь от всякого суждения, умывая руки и предоставляю события их неизбежному ходу? Однако такая позиция безразличия, безволия и попущения не имеет ничего общего с христианским прощением и не может быть обоснована никакими ссылками на Евангелие», читаем у Ивана Ильина. Что остается Фоме при таком попустительстве? Усиливать свои бесчинства – инфантильная и больная его часть получает максимально питательную для этого среду.

Прощение это вовсе не попустительство и закрывание глаз на проступки другого. «Простить обиду – значит погасить в себе ее злотворящую силу и не впустить в себя поток ненависти и зла, но это совсем не значит победить силу злобы и зла в обидчике…». Легко и просто «прощая», человек попросту закрывает глаза на реальность, убежденный что своим «прощением» он меняет не только ситуацию, но и природу другого. По мнению Ивана Ильина это очень самонадеянно и высокомерно. «Сопротивляющийся злу должен прощать личные обиды; и чем искреннее и полнее это прощение, тем более простивший способен вести неличную, предметную борьбу со злодеем, тем более он призван быть органом живого добра, не мстящим, а понуждающим и пресекающим. Но в душе его не должно быть места наивным и сентиментальным иллюзиям, будто зло в злодее побеждено в тот момент, когда он лично простил его. Прощение есть первое условие борьбы со злом или, если угодно, начало ее, но не конец и не победа».

Во«всепрощении» дяди видно высокомерие. Само слово высокомерие говорит за себя: высокая мера для себя и для других. Можно искренне верить, что так выглядит вера в лучшее в человеке. Однако подлинно верить в лучшее в человеке можно только видя другого (и себя) таким каков он есть, без идеализации. Дядя же имеет дело с фантазийными образами других людей, созданными в своем уме на свое усмотрение. Высокомерие, прикрываясь верой в лучшее, определяет другого, совершенно при этом с ним не считаясь. Подлинной ценности другого здесь нет и быть не может. Быстро наигравшись в благодетеля, высокомерный человек разочарованный, ищет себе следующий объект для благодетельства. Душа, не знающая меры все проделывает за другого, закрывая возможности проявиться, раскаяться, измениться. Тот же на кого высокомерное покровительство обращено, всегда испытывает привкус обмана и ощущения своей ничтожности, неуважения.

Прикрываясь желанием и необходимостью видеть в другом образ Божий и служить ему, дядя «все покрывает» Фоме и все «прощает» и оправдывает. Само по себе желание светлое, но способ его реализовать ложный. Мы не ясновидцы, чтобы видеть то, что скрыто в душе человека. Мы можем теоретически знать и верить, что каждый человек носит в себе образ Бога, но для того чтобы это увидеть этот образ должен проявиться практически. А это уже задача самого человека. Если же сам он попирает и топчет его в себе, сея ненависть и зло, то что тогда видим мы? Мы видим то надуманное, что хотим видеть, забывая, что «любовь не радуется неправде, а сорадуется истине, не превозносится и не ищет своего».

Таким образом, спасатель, жертва и преследователь — это роли которые человек добровольно надевает на себя чтобы не встречаться с правдой и облегчить свою жизнь чередой предсказуемых ходов и выгод. Спасатель не хочет встретиться с ограниченностью своих возможностей, спасая он чувствует себя защищенным и сильным. Жертва и преследователь — поочередно сменяя друг друга пытаются избежать реальной ответственности и авторства своей жизни.

Современные тираны и жертвы

Канул в лету позапрошлый век, нет на карте села Степанчиково и его обитателей. Как же выглядят его герои в наше время и в реалиях нашей жизни? Одна моя знакомая очень страдала в своем браке. Муж ее всецело занял место Фомы Фомича подчинив себе всю семью, благо для этого была питательная почва псевдохристианских ценностей. Несмотря на то, что он практически не приносил доход в семью, он полностью распоряжался финансами и политикой семьи, требовал горячего завтрака с утра и вкусного ужина вечером. Он решал, что кому можно, а кому нет, при этом аргументация его решений была простой «потому что я так решил». Знакомая терпела это, объясняя тем, что муж глава семьи, а она сама перед ним в неоплатном долгу, и вообще жена-христианка должна покоряться мужу. Что за долг и кто его назначил при этом, оставалось неясно. Самодурство мужа росло. Дело доходило до откровенных унижений не только в кругу семьи и знакомых, но и в публичных местах. Он срывал на ней свое плохое настроение (оно, к слову сказать, всегда было плохим), обвиняя при этом ее. Руку он на нее не поднимал, но психологическое насилие в семье было нормой. Она продолжала терпеть, пологая, что именно так выглядит смирение и что за послушание ее ждут какие-то высочайшие награды. К тому же у нее всегда были готовы сотни оправданий его такого поведения и отношения к жизни. Она бесконечно жалела и оплакивала его трудное детство и лишения, как-то при этом забывая о своих детских травмах, всем том, что пережила в своей жизни, и совершенно не замечая те травмы, что сейчас наносились детям. Видя, что жену в ее «смирении» не сломить, муж, крайне неуверенный в себе и нереализованный человек, все чаще издевался над детьми. При этом пожаловаться матери они не могли, так как тут же устраивались публичные разборки, что его – главу семьи – ни во что не ставят, не слушаются и прекословят. В их доме давно не было никаких гостей, сами они тоже в гости не ходили: у мужа всегда были причины и поводы «денег нет», «зачем они нужны в моем доме?», «я ненавижу твоих друзей» или беспроигрышное «ну да, ты ж зарабатываешь, а я тут никто, со мной и моими желаниями можно не считаться, зови кого хочешь» и т.п.

Что же делала она? Она играла в «дядю». Прощала в то время как он не просил прощения, забирая тем самым у него всякую возможность даже задуматься над тем, что с ним что-то не так. Она жалела его, пытаясь самостоятельно все исправить. Чем больше она «исправляла» его жизнь, тем больше он утверждался во мнении, что все вокруг виновны в его несостоятельности, а потому находятся в неоплатном долгу.При этом она оправдывала его и жалела, говоря, что в глубине души он несчастный человек и хочет жить иначе.

Я спрашивала у нее – откуда она знает о том, чего он хочет и каков он в глубине души если ни разу эта глубина души не проявилась? Она же старательно брала на себя вину и после его вспышек гнева шла просить у него прощения за то, что стала причиной его гнева. «Тебе не кажется что это слишком? – негодовала я. – Как он будет справляться со своим гневом, если ты просишь за его гнев прощения у него же? Как ему взять ответственность за свою жизнь, если ты всегда наготове исправлять его ошибки? Как ему измениться, если он даже не успевает понять, что причиняет зло и вред себе и другим? Как изменить эту ситуацию, если ты самовольно тащишь все на себе?».

Все летело в пропасть, у нее в ходу давно были снотворное, транквилизаторы, антидепрессанты и алкоголь. Трудно понять на чем она держалась и откуда брала силы для работы, детей и всего того груза, что она на себя взвалила. Было ощущение надвигающегося несчастья, при этом помочь ей было невозможно – она играла в спасателя упорно и без «перерывов на обед».

Однажды в откровенном разговоре она призналась мне, что панически его боится. Страх был иррациональным: ей казалось, что если она скажет мужу хотя бы часть правды, то тут же упадет мертвой (без преувеличений). Я понимала, что на самом деле боится она не его, а саму себя и всего того, что в ней накопилось за эти годы: этот груз больше не мог подавляться и вытесняться, близилось время взрыва.

Если постоянно уходить от правды заигрываясь в свои псевдо христианские игры, можно прийти к тяжелому и страшному финалу. Так было с дядей. Однажды когда Фома оскорбил ту, которую дядя любил, произошел взрыв. Тут то и проявилась вся «любовь» дяди к Фоме. « — Еще одно оскорбительное для нее слово, и – я убью тебя, Фома, клянусь тебе в этом!…

– Я говорю это слово: ибо из наиневиннейшей доселе девицы вы успели сделать развратнейшую из девиц!

Едва только произнес Фома последнее слово, как дядя схватил его за плечи, повернул, как соломинку, и с силою бросил его на стеклянную дверь, ведшую из кабинета во двор дома. Удар был так силен, что притворенные двери растворились настежь, и Фома, слетев кубарем по семи каменным ступенькам, растянулся на дворе. Разбитые стекла с дребезгом разлетелись по ступеням крыльца.

— Гаврила, подбери его! – вскричал дядя, бледный как мертвец, — посади его на телегу, и чтоб через две минуты духу его не было в Степанчикове!».

К сожалению Федор Михайлович не оставляет нам надежды. Фому тут же, спустя час воротили и снова посадили на трон вершить судьбы. До конца своих дней он оставался в селе и в доме, почитаемый теперь за святого мученика и имеющий в своей свите двоих пожизненно обязанных своим счастьем: дядю и его молодую жену, которую не так давно он публично оскорбил. Абсурдность ситуации становится непереносимой, обстановка настолько ядовитой, что не остается уже ни сочувствия к дяди и домашним, ни сожаления: пусть они и дальше спасают своих тиранов, по делом им, самозваным богам. Боясь сопротивляться злу, малодушные люди оправдывают себя тем, что не хотят отвечать злом на зло, незаметно подменяя, таким образом, понятия. Сопротивляться злу нужно силой. А силу эту необходимо взращивать в своей душе.

Моя знакомая оказалась гораздо здоровее. Она обратилась за помощью к психотерапевту. Начался долгий путь работы над своим псевдохристианским устройством души: над своей сентиментальной жалостью, попустительством, трусостью и нежеланием быть реально ответственной за свою жизнь и свое благополучие. К сожалению, муж ее на путь изменений не встал, ему слишком выгодна и естественна была роль несчастного и обиженного. Теперь у него были все карты в руках, чтобы полностью обвинить ее в своих неудачах и питаться тем, чтобы сеять вокруг себя яд злобы, зависти и жалости к себе. Он использовал весь арсенал средств: попытка суицида, игра в самого больного, клевета и грязь, которую он сеял вокруг о своей жене, манипуляции через детей и в конце концов попытка судиться. К счастью знакомая стала понимать, что все это и ее рук дело тоже, но при этом не только ее. Она день за днем проводила в своей душе разделительную линию между своей ответственностью и жизнью и ответственностью другого. «Моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого» — за эту философскую истину, она держалась как за спасительную соломинку. Я смотрела на то, сколько мужества требовалось ей, чтобы не впадать в привычное всепрощение и покрывание и хотя периодически она проваливалась в прошлое, но вовремя вставала на ноги. И сейчас это уже иной человек с иной судьбой, есть много веры, что все у нее будет хорошо. У нее уже все хорошо.

Свободная от игр жизнь, куда лучше любого сценария. Подлинная близость, как высшая форма человеческого бытия, ведет к росту душевному и духовному и способна принести такую радость, что стоит рискнуть отказаться от игр, какими бы бонусами и выгодами они не привлекали. И если рискнуть, то есть все шансы встретить того, кто отзовется искренним желанием совместно участвовать в творческом акте жизни.

Анна Лелик
Источник