Синодальный отдел по делам молодежи УПЦ

ЕЛЕНА: Основное противоречие, которое мирянин, по большей части неверующий, усматривает в монашестве сформулировано у Лоренцо Валла следующим образом: «Что касается меня, то я предпочитаю, если уж грешить, то грешить без капюшона, чем в капюшоне».

— «Но почему,— воскликнул брат,— ты не говоришь, что лучше совершать благие дела в капюшоне, чем без капюшона». Казалось бы, брат сказал что-то путное, но ведь, по сути, он только ловко обошёлся со словом — риторика и не более. На это я тоже отвечу: так чем же лучше? И можно ли вообще судить о монашестве и не-монашестве в категориях «лучше-хуже»?

О. ИОАСАФ: Вот Лоренцо Валла сам заложник этой системы католической. Православная позиция она другая. Она мыслится в категориях бытийных, категориях житейских и никак не в категориях правовых, поэтому говорить, что лучше, что хуже здесь невозможно. Если человек хочет быть более уверенным в своём спасении, то, конечно, ему нужно жениться и потихонечку-потихонечку, через чадородие спасаться, потихонечку подниматься по дороге к свету. Если же человек экстримал и хочет всего себя посвятить Богу, быстрее достичь каких-то плодов, то, конечно, нужно за всё платит, нужно от чего-то отказываться. И, как я уже сказал, это путь опасней.

ЕЛЕНА: Вот и насчёт опасности тоже есть вопрос у Лаврентия: «Ты говоришь, что впадаешь в опасность клятвопреступления или вероломства. Что ж, согласимся, тут нужна осторожность, святость, богобоязненность. И в этом вся ваша добродетель, вся ваша слава, этим одним вы похваляетесь?» Он констатирует: «...в основе вашего монашеского обета лежит страх, а не любовь». «Ведь всякий обет, всякое провозглашение поста, всякая клятва, наконец, всякий закон — а монашеский обет есть тоже своего рода закон — придуманы из-за страха или, чтобы сказать яснее, из-за дурных людей. А ты похваляешься величием духа и терпением?!» «А ты требуешь награды за то, что подвергаешься опасности. Так ведь воин должен был бы требовать награды у царя за то, что рисковал поплатиться жизнью, если бы предал лагерь врагам». Во главу угла у Валла ставиться здесь воздаяние за риск как мотив, собственно, становления монахом. Но ведь не это приводит человека в монастырь. Что же приводит на самом деле?

О. ИОАСАФ: В монашество приводит именно идея. Именно стремление угождения Богу, вот только это, только из-за этого можно остаться в монастыре. А иначе человек не уживётся в монастыре. Это уже опыт церковный: когда человек бежит от проблем, он рано или поздно в монастыре успокаивается и уходит. Когда человек оказывается в монастыре из-за того, что не мог себя реализовать в миру, то он и в здесь себя как духовный человек не реализует. То же самое если человек уходит в монастырь из-за каких-то меркантильных интересов. К сожалению, такие люди не задерживаются. Другое дело, если человек уходит, когда ищет чего-то другого. Многие полагают, что в монастырь именно «уходят», я искренне считаю, что в монастырь не уходят, в монастырь приходят. Вот человеку надоедает жить в одной плоскости — плоскости горизонтальной, ему нужна вся вселенная, весь микрокосмос, поэтому он начинает жить во всех плоскостях — и вертикальной и горизонтальной. Именно поэтому очень много таких ситуаций, когда человек вроде бы успешный, вроде бы всё в порядке, достигает каких-то материальных благ, но чего-то ему внутри не хватает. Тогда он начинает искать, приходит в монастырь и вдруг понимает, что нашёл, чего искал. Он искал, ну скажем так, пути дальнейшего своего развития, некий другой уровень. Ну а абсолютно сказать, что этот путь лучше, а этот хуже, этот путь более спасительный, а этот нет, — не-ет. Иларион Троицкий в трактате «Единство идеала Христова» говорит, что в Евангелие нигде не пишется: монахи пускай монахи так, а миряне так, нет — единство идеала Христова. Просто путь у каждого свой. Но говорить, что этот путь лучше, этот хуже — то же самое, что спорить: кто лучше — мужчина или женщина. В монастырь нужно идти только когда у человека есть высшая идея и эта идея как раз заключается в служении Богу.

ЕЛЕНА: Давайте сейчас поговорим об обетах. Эквивалент слова «обет» в латыни «votum». Разумеется, и католическое понимание обета есть понимание слова «votum». Именно с ним и пытается разобраться Лоренцо Валла. Он находит следующие значения слова:

• Обещание Богу принести Ему что-нибудь в благодарность за исполнение желания. В пример приводит цитату из Вергилия: «...и моряки, спасены, обеты (vota) исполнят на бреге».
• Обязательство или клятва; обещание. «У того же Вергилия отец Камиллы говорит Диане: «Я посвящаю (voveo) ее, отец, в служанки», то есть тебе, богиня, посвящаю, жертвую и приношу в дар».

Второе это о нас, но снова же, клятва: «Да что и говорить, велика сила вашей клятвы, которую запрещает Сам Бог!»

О. ИОАСАФ: Обет — это не клятва абсолютно. Слово «обет» общеславянское, производное от «обещать». То есть обет — это некое обязательство. А обязательство это когда мы рождаемся в этот мир и нам говорят: вот у тебя есть обязательство — никогда не переходить на красный свет, иначе ты умрёшь.

ЕЛЕНА: Но эти обязательства мы получаем и при крещении. Зачем же ещё раз обещать, что «никогда не буду переходить»? &«...если я обещал сопровождать тебя в плавании и подтвердил это клятвой [Валла всё время называет обет клятвой], — я оказал тебе одну услугу, а не две». «Не понимаю, к чему она [клятва] и как она может делать его [обещание] сильнее. Разве можно здоровье лечить и сделать ещездоровее, полное сделать еще полнее, совершенное—cовершеннее?».

О. ИОАСАФ: Так в этом и есть суть обязательства. Одно дело, когда я обещаю, другое дело, когда у меня появляются обязательства. Т. е. я их принимаю. Это ж никто не обещает, это обязательство, изначально оно просто есть. А в монашестве эти обещания они ещё и повторяются, они напоминаются, усугубляются уже для человека, идущего по монашескому пути.

ЕЛЕНА: И всё-таки, зачем обещать ещё раз?

О. ИОАСАФ: Правильно, ещё раз! А в схиме ещё раз повторяет себе это. Потому что, чем больше мы себе напоминаем об этих обязательствах, тем больше они у нас укрепляются.

ЕЛЕНА: То есть обет как напоминание о том, что я должен?

О. ИОАСАФ: Да. И многие Святые Отцы считают, что монашество — это одно из таинств церковных. В том числе из-за сходства с крещением. Священномученик Иларион Троицкий говорил, что если внимательно посмотреть на обеты, которые даёт крещаемый и на обеты монашеские, то они очень похожи. Говорят, допустим, что монах, нестяжаетель. Простите, а где в Евангелии написано, что мирянину позволено стяжать-стяжать-стяжать? — Нет. Или же считается, что монаху необходимо отречение от мира. Но опять же, отречение от мира какого? — Греховного. Так что, получается, мирянам не надо отрекаться? — Надо, и в крещении это как раз происходит: окунается человек Ветхий Завета, вынимаем человека Нового Завета. Принятие же монашества — это как.... Ну очень-очень-очень примитивно скажу, — некое второе крещение. Здесь нужно оговориться: в жизни возможно только единственное крещение. Но здесь, скажем так, крещение более сугубое, крещение именно в монашество.

ЕЛЕНА: Разве что безбрачие добавляется. Валла, кстати, не видит разницы между безбрачием и целомудрием, поэтому говорит: «Как будто мне больше дозволяется развратничать, чем тебе».

О. ИОАСАФ: Дело в том, что и тот и тот погибнет, и монах и мирянин. Мирянин не оправдается тем, что обета он не давал. Действительно, единственное, что монашеские обеты отличает от обетов мирского человека в крещении это то, что монах остаётся неженатым, девственным. Ведь монашество так и появилось: для того, чтобы можно было сохранить себя в девстве, люди стали уходить из городов и собираться в общины — неженатым легче спасаться вместе, в одном стремлении к Богу, в одном служении Богу. Именно поэтому в православной церкви целибатство не прижилось — это не нормально. Если в миру, пожалуйста, женись, если не в миру, то будь добр, тогда принимай монашество.

В общем-то вот, сами видите: из виртуозно разысканных просветителем проблем, многострочных вопросов и аргументов получается всё равно по Экзюпери. «Зорко одно лишь сердце». Сердце, конечно, не единственный довод — хорошо бы нашей голове с ним сотрудничать, и разбирать, где риторика, а где — жизнь. 

Елена Бабич